Курилка

  Название, конечно, придётся изменить – не Станиславский же я, в самом деле. Да и совсем никакого отношения к театру не имею. Но всё же я работал и жил в театре почти год, а для пятнадцатилетнего мальчишки – это целая вечность.

  Попал я туда скорее из любопытства. После окончания восьмилетки у меня не было тяжких раздумий, продолжать ли учёбу или идти работать. Жили мы очень скудно. Мама выбивалась из сил, чтобы нам не приходилось голодать. Поэтому сразу же после выпускного вечера я стал искать работу. Идти на завод как-то не хотелось. Он был недалеко от нашего дома и пугал своим гулом и дымом. Так и казалось, что, раз попав туда, человек не сможет выкарабкаться из его закопченных стен. В башке моей было полно романтики, я много читал, жаждал чего-то необычного, а тут подвернулось объявление, что театру требуются рабочие сцены или монтировщики декораций и открывается студия молодых талантов… Конечно, я совершенно не представлял, что меня ждёт… И вот, наконец, я вошёл в этот храм искусства.

  Обычные люди мало представляют себе закулисную жизнь театра. После формальностей в канцелярии и отделе кадров мне сказали: «Теперь иди на работу, сейчас за тобой придёт машинист сцены…»

СЦЕНА.   Когда человек впервые попадает на большой океанский лайнер, он теряется от обилия дверей, трапов, ведущих вверх и вниз, не может найти кают-компанию или туалет. И только потом, через несколько дней путешествия, он учится находить дорогу в свою каюту, бассейн или кинозал, но даже и тогда он не может сказать, что чувствует себя там как рыба в воде. Такое же ощущение было и у меня, когда я впервые шел театральными коридорами. Сцена поразила меня своей огромностью и бездонностью. В тот момент на ней ещё ничего не было. Не было никаких занавесей и декораций, стоял таинственный полумрак, и только спинки кресел зрительного зала, как зубы акульей челюсти, щерились белыми чехлами. Комнатка для рабочих сцены была совсем маленькая, и люди, сидевшие там перед началом работы, были как бы случайно взяты с троллейбусной остановки. Меня завели в эту комнатку и сказали, что это новый рабочий, вручили металлический молоток с гвоздодёром и оставили наедине с этой публикой. Наверно, я не слишком понравился им, потому что был тощий и физически слабоват. А, как оказалось, работа эта сродни работе портового грузчика, только без механизации. Пора было начинать работу, готовить сцену к вечернему спектаклю. Мы спустились в огромный подвал, где в хаосе (так мне казалось) были свалены какие-то огромные деревянные конструкции, кое-где обшитые кусками ткани, стволы деревьев, арки, куски фанерных стен с окнами и дверями. Я не успел толком осмотреться, как меня стали подгонять грубоватыми шутками, типа: «Хватай больше, тащи дальше!» Из одного из углов этого склада мы стали таскать в огромный лифт какие-то деревянные щиты, конструкции из брусьев, большие тяжелые тюки, ящики, и бог знает что ещё… Когда мы закончили погрузку, мне казалось, что сил у меня совсем не осталось. Никогда в жизни мне не приходилось так тяжело и интенсивно работать. Но оказалось, что это только начало. Лифт закрылся, и мы пошли наверх начинать монтировку декораций.

МОНТИРОВЩИКИ.   «Монтировщики – бравые ребята, кто с ними не кирял, тот полжизни потерял!» Такая поговорка ходит по театрам. Этих монтировщиков было совсем мало – кроме меня, всего трое. Старшей была тётка лет пятидесяти, тётя Катя, она была худой, но крепкой и жилистой. Работала она наравне с мужиками, без всяких скидок. Поначалу это удивляло меня. Мне казалось, что физически крепкий взрослый человек мог бы найти себе работу получше. Зарплата монтировщиков мизерная, работа тяжелая, пыльная, утомительная. К тому же все выходные и праздники для нас – рабочие дни. Все вечера до поздней ночи ты на работе – кому же понравится такая жизнь? Конечно, втайне даже от самого себя я надеялся попасть в актёрскую студию при театре, а пока нужно было трудиться. Вторым работягой был мужик, коренастый и крепкий, как пень; да и фамилия у него была под стать – Штемпель. Вскоре я заметил, что этот мощный с виду мужик быстро устаёт, стирает с лица ручьи пота, старается незаметно передохнуть. Потом я узнал, что Андрей – так звали мужика – бывший шахтёр, лёгкие его забиты угольной пылью, всё лицо его испещрено мелкими чёрными точками, которые никогда уже не смоются. Третьим был рослый круглолицый парень, крупный, но не атлетического сложения, а какой-то рыхлый. Юра при разговоре здорово заикался, и тогда, в особо затяжных моментах, хотелось подсказать словами его дальнейшую мысль. Заикаясь, он высоко вскидывал голову, стараясь скорее произнести следующее слово. А вот пел он нормально.

  Впрочем, узнал я всё это гораздо позже, а теперь мы снова вышли на сцену. Надо сказать, что всё здесь довольно сложно устроено. Пришлось узнавать про всё, как говорится, без отрыва от производства. Сцена ведь — это не просто деревянный пол и занавес – это целый комплекс механизмов, устройств и приспособлений; технических средств освещения, связи, звука и многого другого.

ЦЕХА.   На сцену работает около пятнадцати различных цехов и служб. Просто перечислю. Это механический цех, где токарные, сверлильные и фрезерные станки могут изготовить всё от обручального кольца до танка и пулемёта. Столярный – делает различные помосты, стены, окна и двери, стулья и скамьи, деревья и заборы. Понятно, да? Потом костюмерный и пошивочный, ну здесь всё ясно – костюмы всех эпох и времён шьют всерьёз, как положено, а перед спектаклем разносят их актёрам по гримёркам. В парикмахерском цехе не только делают причёски. Там изготавливают парики, усы и бороды, косы и завитушки, в общем, тоже необходимый инвентарь. Не нужно быть особенно догадливым, чтобы вспомнить, где делают и хранят различный реквизит для сцены – вазы для цветов и сами цветы, посуду, фрукты, тысячи различных мелочей жизни, которыми окружили себя люди – это бутафорский цех. Ещё транспортный и художественный. О художественном несколько слов отдельно. За всё время работы я был там раза три-четыре. Расположен он под самой крышей, которая здесь застеклена, поэтому в этом большом зале очень светло. Тогда главным художником театра работал Шеметов, известный в то время театральный художник. Вдоль одной из стен стояли макеты различных спектаклей. Как они умудрялись рисовать «леса, поля и реки» на холсте, площадью метров 200-250? Ума не приложу… Осветительный цех – это «особ статья». Рампа, фонари, софиты, различные вертушки, названия которым я, конечно, не знал. Их инвентарь был самым тяжелым по весу. Кому, как не мне, знать об этом! Очень скоро я убедился в этом на собственной шкуре. Был ещё цех кино-звуковой, не помню точного названия; попасть туда без особой надобности было невозможно. Конечно, я там был. Стены, укрытые перфорированными панелями, вокруг обрамлялись множеством усилительной, акустической и звукозаписывающей аппаратуры. Эта хорошо оборудованная комната находилась как раз против сцены. Именно оттуда при необходимости показывали документальные кинокадры или запускали спецэффекты. Оттуда, через маленькие окошки была прекрасно видна и сцена, и зрительный зал.

ДЕКОРАЦИИ.   И вот, сцена. Когда мы вышли по лестницам из подвала, лифт уже был поднят на уровень сцены. Мы не кинулись, как я ожидал, так же неистово разгружать лифт, как совсем недавно загружали его. Здесь порядок работы был иным. Из-под самого потолка, до которого было не меньше двадцати метров, спускались на тросах длиннющие и толстые (сантиметров 10 в диаметре) стальные трубы из конца в конец сцены. Сначала я даже не заметил, как и кто спустил их и остановил в метре от пола. Мы подтаскивали к этим трубам здоровенные тюки, в которых оказались свернутые в рулоны длинные куски ткани и привязывали тесёмками к этим трубам. По ходу дела я узнавал, что вертикальные полотнища – это кулисы, а горизонтальные – падуги. Кроме этого, почти к каждому спектаклю приготовлено и большое живописное полотно с неблагозвучным названием – задник. Его поднимают на самом краю сцены, у задней стены. Чтобы создавалось впечатление пространства, перед задником еще поднимают тюль. Когда подвешены были все эти тряпки, началась установка так называемых станков. Поясню, что редко играют спектакли на ровной сцене – зрителям было бы плохо видно. Поэтому устанавливаются наклонные помосты. Основанием служат рамы из брусьев, на которые настилают деревянные щиты различной формы. Всё это обивают плотной тканью, раскрашенной в нужные цвета – то ли под траву, то ли под паркет. Позади станков укрепляют то крепостные стены, то окна и двери современной квартиры. Кроме всего этого часто используют вращающийся круг посреди сцены. Совсем забыл рассказать о нём. Круг этот метров десяти в диаметре. Как удобно – только что был интерьер городской квартиры – несколько секунд затемнения, и мы уже в цехе у станка! В это время просто повернулся круг. В этом круге есть возможность открывать люки, и тогда можно незаметно исчезнуть или «провалиться». В большом помещении под кругом расположены механизмы для его вращения. Мне приходилось видеть, что он может вращаться довольно быстро.

  Кроме всего этого в хорошем театре есть оркестр, и некоторые спектакли идут под «живую» музыку. Конечно, эмоциональное воздействие такой музыки несравненно сильнее, чем самых лучших систем звуковоспроизведения. Наверно все знают, что в театре оркестр располагается в оркестровой «яме», прямо перед первыми рядами партера.

СПЕКТАКЛЬ.   Ну вот, работа подходит к концу, уже вырисовывается что-то похожее на средневековый рынок с балкончиком – сегодня дают «Комедию ошибок». С трепетом жду появления артистов – ещё никогда не видел живого артиста. Где-то в коридорах слышны громкие раскатистые разговоры, генеральный занавес закрыт. Какой-то лысый мужичок засуетился на краю сцены. (Как оказалось, это пом. реж). То заглядывает в дырочку занавеса, то дует в микрофон у небольшого пульта, на котором лежит пухлая книга. За занавесом, в зале, слышны стуки рассаживающихся зрителей, кашель, разговоры. После второго звонка один за другим за кулисами появляются актёры, занятые в первом действии. Я в удивлении смотрю на них, как на каких-то небожителей. Яркие костюмы и лица кирпичного цвета. Высокие ботфорты, усы и широкополые шляпы… Некоторые беседуют друг с другом о чём-то. Тут самое время вспомнить ещё об одном важном цехе театра – гримёрном. Я удивлялся – зачем им так разукрашивают рожи? Они были цвета глины цветочных горшков. Потом сам понял это, когда увидел не загримированного человека на ярко освещенной сцене – то был человек с лицом покойника, вернее, совсем без лица. Вместо глаз, носа и рта – чуть заметные точки. В свете мощных прожекторов лицо как бы обескровлено.

  Вдруг что-то грянуло, и мороз пробежал от пяток до корней волос – это оркестр заиграл увертюру, и занавес под аплодисменты зрителей пополз в стороны. Я стоял, замерев, не сводя глаз со сцены, на которой полчаса назад мы ползали с молотками, обтягивая её мешковиной с нарисованными на ней булыжниками мостовой. На неё выбежал рослый красавец в шляпе и ботфортах и стал пенять своему слуге Дромио. Говорили они очень громко. Я слушал, и ни слова не понимал – так был заворожен самим действом. Меня удивляло, как можно вот так запросто выйти перед сотнями людей и молоть всякую чушь? На самом деле, это была великая чушь Шекспира, где обыгрывалось сходство двух слуг Дромио – братьев-близнецов – и всякие смешные ситуации, когда одному доставалось за проделки другого. В то же время их хозяева тоже оказывались близнецами (разлученными в детстве), и слуги не понимали, почему вдруг хозяин так менялся.

  Спектакль был длинный, закончился чуть ли не в полночь. Актёры и персонал разошлись, а нам предстояло ещё поработать – ведь завтра идёт другой спектакль. Только теперь я вспомнил, что не ел целый день. Люди (свободные от спектакля), пока шел первый акт, сходили в буфет и слегка подкрепились. А у меня и денег-то не было. Слава богу, все эти декорации не нужно было свозить вниз – их поставили в «карман» – большое помещение, рядом со сценой, которое наглухо может закрываться толстенной задвижной дверью на роликах. Домой я еле приполз.

РЕПЕТИЦИЯ.   Завтра нужно было явиться на работу к десяти утра «обеспечивать» репетицию. Для репетиции устанавливался упрощённый вариант декораций. Конечно, это зависело от важности репетиции. Иногда на «генеральную» или так называемый «прогон» приходилось устанавливать всё до последнего стула. Кроме сцены, репетиции проходили и в репетиционном зале, где актёры ещё только знакомились с ролями, проводили «читки», то есть разыгрывали сцены с текстами в руках. Мне не очень понравилось это. Помню, как в школе приходилось заучивать отрывки из «Евгения Онегина» или «Кому на Руси жить хорошо». А здесь вся жизнь актёра – это сплошная зубрёжка ролей. Заметно было, что одни легко запоминают тексты, другие маются очень долго. Кстати, ещё ничего не сказано об актёрах и актрисах. Когда я немного освоился и понял, что это обычные, а иногда и довольно заурядные люди, я стал по возможности больше времени бывать в их обществе. Большей частью это были лёгкие в общении, демократичные люди. Народный артист мог свободно играть в «Корону» с пожарником или монтировщиком и вести при этом с ним интересную беседу об огородных овощах, рыбалке или дамах. Раз уж речь зашла о дамах, нужно сказать и об актрисах театра. Естественно, мне казалось, что театральные актрисы – это образцы женской красоты, элегантности, чувственности и всего лучшего, чего мужчина ждёт от женщины. Правда сначала мне не попалось на глаза такой. В моём первом спектакле было, правда, 2-3 женщины, но роли эти не давали возможности показаться им как подобает. Первая была женой купца (в возрасте), потом куртизанка – тоже не в лучшей форме, ну и служанка госпожи (в гриме и не разберёшь) …

АКТЁРЫ.   Первым я узнал лучшего героя-любовника театра Юру Максимова. Конечно, строго говоря, он был уже в возрасте, наверно, хорошо за сорок. Но статен, весел, имел приятный раскатистый баритон. Помню, в дороге (на театральном автобусе), он весело распевал: «По навозу я каталася, всё Макарке не давалася…!» Юра Ступаков слегка косил, но был неплохим талантливым актёром. Через несколько лет я увидел его по телевизору в спектакле Московского театра. Помню, на новогодней ёлке он был дедом Морозом. А когда этих ёлок у актёра три-четыре – где же брать силы, когда буфет не закрывается?.. Последнюю ёлку он импровизировал, чуть не сидя на полу, а потом заснул под ёлкой. Знал актёров Остропольского, Женю Кара-Гяур, Серёжу Еремеева, Толика Подлесного, Борю Ступина. Главным режиссером был Стрижов. Был ещё один народный артист, о котором сейчас не вспоминают даже театральные историки – Афанасьев. Видел я его почему-то очень редко. Играл он только сугубо положительные роли, а главная его роль – Ленин в «Кремлевских курантах». Помню, я с ним столкнулся в первые же дни моей работы. Шел спектакль «Оптимистическая трагедия». Я что-то тащил поближе к сцене и едва не сбил его с ног. Он стоял, заложив большой палец в пройму жилетки, по-ленински прищурившись. От неожиданности я оторопел и только пробормотал: «Здравствуйте!», чуть не добавив, «товарищ Ленин». Даже обычного «кирпичного» грима у него не было. Сходство было настолько полным, что мурашки пробежали по всему телу. Конечно, память не все имена сохранила. А вот и дамы. «Женщина в театре – больше, чем женщина, а мужчина – меньше, чем мужчина». Не моя мысль, каюсь, но полностью согласен с таким утверждением, особенно, что касается мужчин-актёров. Какие-то они в большинстве своём мало приспособленные к жизни люди. Они не могут забить гвоздя, они всегда как бы живут чужой жизнью. Даже речь их изобилует цитатами из разных спектаклей. Они инфантильны, любят мелкие склоки, интриги, сплетни. Может, и нельзя так уж обобщать, но так мне казалось. Да! Я же начал о женщинах… На первом месте самая мне симпатичная и молодая Танечка Гензель, тогда ей было 21-22 года. (Поздн. прим. авт.: В Интернете я нашел, что ныне она работает в Литовском русском драматическом театре. Сейчас ей 65 лет.) Надо сказать, что актрисы не оправдали моих ожиданий, были это заурядные бабы, которых, встретив на улице или в магазине, и не узнаешь. Конечно, были среди них талантливые, даже очень. Я удивлялся порой, что можно так вжиться в роль, так настроиться, что у неё из глаз текут неподдельные слёзы. Ни о каких «слезоточивых» препаратах я не слышал… Только гораздо позже я понял, что мера таланта обратно пропорциональна внешней красоте. И этот закон справедлив не только для театра, а и для любой сферы человеческой деятельности, будь то искусство, наука, техника и т.д. К счастью (а может и к сожалению), никаких театральных романов у меня не случилось, так что здесь интригу рассказа искать бесполезно. Я всё больше убеждался, что жизнь театрального актёра не по мне. Я не представлял, как можно жить, растить и воспитывать детей, что-то увидеть в жизни кроме театральной пыли, ежедневно варясь в этом котле, под названием «театр» …

«ФУРКИ».    Наверно, ни в одном толковом словаре не встретишь некоторых театральных словечек. Для театрального работника нормально звучит словосочетание «фурки катать». Это просто один из методов быстрой смены декораций на сцене, когда основные элементы расположены на подвижных платформах. В нужный момент одни платформы (или станки) выкатываются со сцены, а другие, стоящие наготове в кулисах, выезжают для продолжения действия в другой обстановке. Вот и вся премудрость. Забыл рассказать о популярной в театре игре «Корона». Не знаю, может сейчас и нет её больше, но тогда в неё играли все без исключения, режиссёры, актёры, пожарники и монтировщики. Боюсь соврать, но помнится, что сам Театралов (директор театра), любил побаловаться партейку-другую. Игра эта простая. Квадратный стол светлого полированного дерева с бортиками. В углах стола отверстия-лузы. Играют подобно бильярду киями. Только вместо шаров плоские деревянные шайбы разных цветов. Удобство в том, что играть могут двое, трое или четверо, что в любой момент можно прервать игру (или передать другому игроку), а потом продолжить. Это немаловажно, учитывая, что актёры могут уходить на сцену во время спектакля и возвращаться, отыграв в своём эпизоде. К тому же игральный стол по размерам гораздо меньше бильярдного, а значит и не мешает никому… Вернусь к тому, с чего начал. «Фурки» – не единственное чисто театральное словечко. Может быть, ещё придётся ввернуть в свой рассказ что-то ещё.

«ВЫЕЗДНЫЕ».   Кроме ежедневных спектаклей на основной сцене, приходилось пару раз в неделю давать и так называемые «выездные» спектакли. Их давали в домах отдыха, санаториях, домах культуры крупных колхозов и совхозов. Именно «выездные» окончательно отбили у меня охоту заниматься актёрским ремеслом. Да, поучаствовав пару раз в «выездных», начинаешь понимать, почему об актёрской жизни говорят порой – «цыганщина». Конечно, такая совместная работа и жизнь сплачивает, сближает людей, настраивает на какой-то бесшабашный лад, когда можно слегка «оторваться». С другой стороны, такая работа расслабляет, заставляет ощутить, что это не совсем то высокое искусство, которого ждут, что это всё-таки «халтура». Для нас же, монтировщиков, «выездные» были ещё более тяжелыми, чем обычные спектакли.

ИСТОРИЯ.    И всё-таки работа в театре давала какую-то гордость от сопричастности к чему-то настоящему, высокому, вечному. Уже через месяц-другой я знал все спектакли наизусть. Я бежал в театральную библиотеку и брал произведения авторов, пьесы которых шли на нашей сцене. Шекспира и Ростана, Мольера и Островского, Чехова и Погодина. За этот год я прочел, пожалуй, больше, чем за все школьные годы. С удивлением узнавал, что в разные годы здесь работали М.С. Щепкин, Г.Н. Федотова, В.Ф. Комиссаржевская, Ф.И. Шаляпин, М.Л. Кропивницкий, Н.К. Садовский, М.К. Заньковецкая. В 1900 году А.П. Чехов смотрел в Севастополе свою «Чайку» в исполнении актеров МХАТа, приехавшего на свои первые гастроли полным составом во главе с К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко. Да и вообще я задумывался о том, почему не умирает театр? Есть кино, телевидение… По всем правилам театр должен исчезнуть как устаревшее, ненужное, балаганное зрелище. А он живет и постепенно завоевывает всё новые позиции. Почему? Каждый из нас замечал, что, прочтя литературное произведение, а потом увидев его экранизацию, мы всегда недовольны, хотя бы в деталях. Почему? Потому что, читая книгу, мы представляем описанное по своим собственным ощущениям, представлениям, вкусам. Мы видим героев такими, какими рисует их наше воображение, наша фантазия, нанизанная на авторское описание. Так же и театр. Он во многом условен, он дает простор для мысли, он загадочен в своей недосказанности, недокументальности, условности своих сцен и декораций. Даже не сказанное актёром слово подразумевает мысль. В кино и на телевидении всё не так.

З.Т.М.    Это не просто цеховой театральный термин, это практически мантра Искусства. Потому что театр начинается не с вешалки, театр начинается с З.Т.М. Там, в З.Т.М., живут не вышедшие пока в свет персонажи, там же бродят дрожащие режиссеры и пасутся дикие монтировщики. З.Т.М. – это не просто «затемнение», З.Т.М. – это свято, З.Т.М. – это круто! А ПАН-клуб всегда любил такие злачные местечки, где хоть и свято, но все равно – круто, потому что там никогда не бывает пусто. Именно поэтому сегодня мы приглашаем вас с собою в З.Т.М. – пощупать актрис и побухать с монтировщиками.
  
  
Миша Краевский, 1977 г.